8 / 160
Литературно-художественный сборник
Сахалин
8
Олег Кузнецов
Этюды
Ворона и кайры
Они везде – и в лесах, и в поселках, и в городах,
а её поманило в море. Долетев до первого рифа, ост-
ро торчавшего над водою, она оглянулась. Позади, на
мысе, остались подружки и, вероятно, судачили: гляди-
ка, путешественница объявилась. Да ничего у неё не
выйдет. Отдохнёт и вернётся.
Но она не вернулась. Домахала крыльями до нового
рифа, затем – до третьего, до четвёртого; на плоскова-
том и низком ей вовсе плохо было – как только волна
наплёскивалась на него, птица подпрыгивала. А ост-
ров уже близко, весь в золотистом мерцании закатного
солнца. И она снова взлетела.
Уставшая, опустилась на крышу дома. Огляделась
– нет вокруг ни одного дерева. И кустов нет. И попить
негде.
Когда из океана всходило солнце, а над островом
уже мельтешило множество совершенно неизвестных
ей птиц, она тоже поднялась в воздух.
За скальным гребнем на песчаном разливе тесни-
лись чёрные звери, почти такие же чёрные, как она.
Наблюдала за ними с высоты, высматривала, где что
можно поклевать, и всё бодрее вскидывала крылья
– если там, в городе, чуть ли не каждую ночь снилась
свалка, то здесь есть чем поживиться.
Убедившись, что звери не собираются на неё напа-
дать, даже не обращают внимания, она насытилась и
перелетела на край широкого плато.
О, сколько тут яиц! И крупные, не то что у жаво-
ронков, рябчиков и куриц. И все в полосках, в пятнах.
Наверное, кого-то можно этим сбить с толку – какие-
то, мол, камни лежат, – да только не её.
А птицы-то – хи! Меньше неё. И для чего так вы-
рядились – спина чёрная, а грудь и живот – белые. И
крылья у них коротковатые. Вон летят – тело тяжело-
вато, неуклюже, и потому машут часто-часто, словно
боясь упасть, и – ого! – вниз головой в волны. Выныр-
нули, в клювах – рыбёшки.
Да-а, вот это она не умеет. А если бы умела, не та-
кую бы рыбу поймала.
Шагнула вперёд, желая показать, что она тут не
просто залётная, может подыскать себе удобное место.
И остаться на лето.
Однако хозяева гнездовья, без того галдевшие без
умолку, расшумелись ещё громче, разворачиваясь
клювами к незнакомке. Сотни клювов, тонких и ост-
рых, против одного большого, крепкого.
– Ка-ар! – прикрикнула она.
Но птицы не утихли. Они уже были и перед нею
стеной, и слева заходили, и справа, и проносились над
её головой.
Она снова вскрикнула, чтоб припугнуть это полчи-
ще. И вообще была очень возмущена: дескать, кто вы
такие?
Они надвигались в гвалте:
– Ка-ка-а…
– Ай-айр…
– Ра-рраа…
Птицы говорили незнакомке, кто они.
Только она не понимала их. Возможно, потому, что
ни сама, ни заодно с подругами никогда не пыталась
выговорить своё имя.
А эти кричали, добавляя друг друга:
– Ка…
– Ай…
– Ра…
Когда хозяева плато, прямые и гордые, были сов-
сем уж рядом, а какая-то птица сверху клюнула её в
затылок, она смахнулась со скалы и полетела в ту сто-
рону, откуда прибыла.
Гвозди
Совершенно невозможно понять, кто тут мать, а кто
отец. И непостижимо, как они, абсолютно схожие, в
одинаковых фраках, словно у малых пингвинов, как они
узнают, где чей муж, чья жена. И яйца неотличимы друг
от друга, будто близняшки. Все – точно большие груши,
только зеленовато-голубые в аляповатой раскраске.
Долгие дни и ночи у любой птичьей пары была одна
забота – согревать своим телом родное единственное
яйцо. И вот когда яйца начали трескаться и через раз-
рывы скорлупы полезли в сыром пушке птенцы, у ро-
дителей появились новые хлопоты – ловить и ловить
рыбу.
Как только над морем светлело, тысяча кайр – а
быть может, больше – срывалась на промысел. И
вблизи острова, между плававших котиков, и вдали
птицы с разлёта врезались в воду–бульк, бульк, бульк!
И там, в синеватом сумраке, они были стремительней
и ловчей, чем в воздухе. К гнездовью несли в клювах
песчанок, мойву, наважик; одна кайра, возможно ма-
маша, держала небольшого налима; он, как змеёныш,
обвивал клюв и хвостом шлёпал птицу по голове. А вон
птица положила перед своим чадом рыбку и, похоже,
объясняет ему: вот всё, чем ты будешь питаться, боль-
ше ничего здесь нет.