17 / 166
17
Анатолий Орлов.
Тропинка в детство
А подаст – у Данилыча второе дыхание открывается,
и мать уже на стол не самогон с огурчиками мечет, а за-
искивающе беленькую ставит и с пылу, с жару яишенку.
Выпивает Данилыч и беленькую, съедает и яишен-
ку, но кабанчика в тетрадку приходует.
Служба есть служба, а это значит – шкуру с кабан-
чика обязательно нужно сдать государству, да и часть
мяса тоже.
А какое сало без шкурки?
Склизаном его звали за глаза.
Потому что скользким был, или, как говорят на
селе, склизким…
Родственником он матери доводился.
Но родственные чувства на службе давно пропил.
После его ухода мать ещё долго ахала и охала, под-
считывая убытки.
А ведь у него у самого семеро детей было.
Мог бы войти в положение…
Вечным ничто не бывает…
Сменилась власть.
Народу дали послабление, драконовские поборы
отменили…
Вздохнула деревня с облегчением.
И кончилась беспутная власть Склизана.
Всё ему припомнили односельчане, да так припом-
нили, что в одночасье в Донбасс сбежал, на шахты, с
семьёй даже не попрощался.
И в деревню приехал только спустя много лет, на
похороны жены.
Яблоневый сад
Новый лесничий удивил всех.
На одном из пустырей решил разбить сад.
Это на Курше-то!
Где под каждом кустом чуть ли не десяток зайцев
прячется.
Зимой заячьи тропы набиты до подворий.
И укатаны до блеска.
Плотней, чем просёлочные дороги.
Но сказано – сделано.
И ямы по линеечке лесники выкопали…
И навоз в них завезли.
И саженцы из питомника тоже.
В первый же год их зайцы съели подчистую.
На следующую зиму новые посадки укутали лапником.
Не помогло.
Результат тот же.
Пришлось лесничему смириться.
Не будут на Курше цвести яблони.
Но ирга и сирень прижились.
Не по вкусу пришлись грызунам.
К причудам лесничего куршаки отнеслись снисхо-
дительно:
– Баловство всё это…
На Курше и своих ягод хватает.
Земляника, малина, черника, голубика, клюква…
Зачем тратить время на выращивание сада, когда
кладовая с дикоросами прямо за околицей?
Но за желание обустроить землю, на которой они
жили, лесничего зауважали.
«Плюшкин»
Росли мы как трын-трава, полностью были предо-
ставлены сами себе.
Есть захотел – на огород.
Нарвал в подол длинной рубахи гороха и всякой
всячины – вот и обед.
Захотел снова есть – снова туда же или в лес за
ягодой, прихватив из дома краюху хлеба.
И каких только ягод в округе не росло: земляника,
ежевика, малина, черника, ешь – не хочу…
А спали на сеновале, зарывшись с головой в души-
стое сено.
Полная свобода – дети природы!
Но после начальной школы меня отдали в интер-
нат, в райцентр.
На всю жизнь запомнил первый день пребывания
в нём.
Огромная комната на сорок человек.
Три длиннющих ряда металлических кроватей.
На них, стриженные налысо, с оттопыренными
ушами, ребята – от мала до велика.
На одной из коек я, зажав между ног холщовый
мешочек с домашней снедью, лихорадочно поглощаю
огромные плюшки, посыпанные сахарной глазурью, –
а вдруг отнимут?
И так же лихорадочно запиваю их черничной слад-
кой водой.
Мать строго-настрого приказала ни с кем не де-
литься.
На просьбы со всех сторон дать хоть кусочек агрес-
сивно отвечаю «нет».
– Плюшкин, – сквозь зубы процедил какой-то
продвинутый малый.
И все подхватили: Плюшкин.
Да хоть Бубликовым назовите – сказал, что не дам,
значит, не дам.
И это прозвище сразу прилипло ко мне.
Литературу я любил, но о Плюшкине до восьмого
класса ничего не слышал.
И лишь когда стали изучать «Мёртвые души», по-
нял, как меня «наградили» за жадность ребята.
Чего я только не делал потом, чтобы это прозвище
отстало от меня!
Последнюю рубаху отдавал, но всё равно оставался
Плюшкиным.
Оно как банный лист прилипло – не отдерёшь.
Бывало, идём по городскому парку вечером с под-
ружками, духовой оркестр на всю округу гремит, весе-
ло всем, радостными воплями знакомых приветствуем,
а сердце при каждой встрече в комок тревожно сжима-
ется – вдруг кто-нибудь окликнет меня ненавистным
именем – «Плюшкин»?
Позора не оберёшься перед своей пассией.