4 / 5
4
Идём, сбивая капельки воды. С кустов и травы. Смотрю на плачущую
буковую рощу:
– Чего же ты плачешь? Что случилось?
Ноги выносят на опушку, за которой до моря – красивые дома за высокими
заборами. Башенками и крышами сверкают, горя и переливаясь на солнце. Заборы –
великой китайской стеной перед полем с вековыми и могучими пнями. Перед
распиленными, поверженными пилой гигантами. Не сломившимися и не
согнувшимися от времени. Сберегаемые и охраняемые веками и людьми. Великаны
пали.
– Ты почему плачешь?!
А слёзы бегут и бегут. И нет слов. Пытаюсь хоть что-то сказать, но, махнув
рукой, увожу дочку в сторону от этого ужаса. Ей рано это видеть. У неё детство.
– Пойдём! Поговорим с лесом!
И она бежит вперёд. От одного старика к другому. Обнимая и что–то им
щебеча. Беседуя и рассказывая.
– Смотри! Смотри! А что здесь написано?!
Подхожу. Читаю на гладкой коре, глубокие и нестройные цифры: «1953–
1958».
– А что это значит?
– Ну это кто-то служил в армии и, перед тем как ехать домой, вырезал ножом.
– Но ему же больно!
– Ну да. Больно. Но заросло.
Дочь думает. Вздыхает. А затем задумчиво:
– Он уехал, а надпись осталась… а они поэтому плачут?
Бежим по ямкам выкопанных копателями остатков войны. Через и по. К
одному дереву. К другому. Она смотрит на глубокие линии на стволе:
– А это что? Как шрамы!
– Это и есть шрамы. От осколков. Во время войны тут шли бои. Вот и
остались.
– А это? А это как у тебя, от войны? От чего это?!
– Наверное, от пуль.
– Пули они маленькие. А тут вон какие. Большие!
– Пуля попала. Сделала ранку. А потом много лет заживала… Вот смотри.
Каждое колечко – это десять лет. А здесь их три.
– Это что значит?
– Это значит, что рана от маленькой пули заживала тридцать лет.
– А война она давно была?
– Давно…
А перед глазами устремлённая к морю аллея пней…